В горящую избу

Мы с Тамарой Яковлевной Кобец сидим в уютной комнатке, перебираем старые военные  фотографии и разговариваем… о любви. Потому что через десятилетия ужасы войны отступают, уходят в небытие. А воспоминания о любви остаются навсегда.

Не она уходила на войну — война пришла к ней в дом. В такую уютную, ясную жизнь еврейской винницкой девчонки. В день, когда была закончена школа, наутро после выпускного вечера. Пришла сурово, резко — бомбежками и десантами, потерей родных и близких.

Комсомольцев, выпускников — человек пятьдесят — отправили на уборку казарм, в военный городок в пригород. Взяли с собой рабочую одежду на неделю, да на счастье — документы. Короткая разлука с домом оказалась вечной — немцы выбросили десант, пришлось срочно эвакуироваться. Теплушки, распределители… Семнадцатилетняя девчонка оказалась одна одинешенька в Ташкенте. Не во что одеться, не на что жить, родные — в неизвестности…

Тамара пошла на курсы медсестер, начала работать в госпитале. Потом поступила в институт. А в конце 1942 года чудом получила вести от старшего брата: был ранен, лежал в госпитале в Томске, сейчас находится в 140-й дивизии, готовится к отправке на фронт.

— Глупость, конечно, — удивляется Тамара Яковлевна, — училась в институте, жила я тылу. Все вроде устроено. Но он же у меня один на всем свете оставался. И потом, мне казалось — если я на фронте буду, то быстрее доберусь до Винницы, до мамы — я не знала, что ее уже в живых не было. Словом, как увидела я адрес на конверте — где-то на Урале, в деревеньке… Как прочитала, что еще месяца два дивизия там стоять будет — выпросила у подруги теплую кофту, раздобыла пальто — и поехала к брату.

Доехала, добралась, зашла в переполненную солдатами, непривычно темную крестьянскую избу, и расплакалась: все, больше никуда не поеду. И как ни уговаривали, как ни отправляли обратно в тыл, стояла на своем: «Я от тебя не уеду».

140-я дивизия НКВД была сформирована для выполнения особых задач. Говорили об отправке на юг, в Иран. О выполнении спецзадач, борьбе с бандеровцами… Думали, не скоро еще. Но война не принимает правил. И 2 февраля 1943-го спешным порядком дивизию отправили на передний край. В ее составе уезжала на фронт и санинструктор Тамара Шейвехман.

Жизнерадостная, веселая, она легко вошла в коллектив, обрела новых друзей. Первой, кого встретила Тамара, когда пришла в медсанбат, была Маша Аверьянова. Дружба эта продлилась более пятидесяти лет.

— Это странно, — размышляет Тамара Яковлевна, — но самые дорогие, самые близкие мои люди — однополчане. Сколько лет прошло, сколько изменилось в жизни, а самая лучшая подруга моя — Маша. Вот видите, мы на фотографии — это 1943 год. Она тифом переболела, волосы острижены. А вот это мы на встрече однополчан, когда собирались все на Курской дуге, у бывшей Самодуровки.

Из Ельца до передовой шли пешком. Началась распутица, тыловое снабжение не успевало, голодали. Шли по ночам, а кругом — минные поля, в сторону не свернуть.

— Огня зажигать нельзя было, — вспоминает Тамара Яковлевна, — продуктов не было. Картошку-то мы еще находили — в пустых выжженных деревнях вскрывали картофельные ямы… А чтобы испечь ее, костер прямо в домах разводили. Грязь, холод. Начались вши, болезни. Страшным  был тот переход. В тот день рождения, 29 марта,  приехал из соседнего полка брат. Привез гостинец — три пакета концентрата пшенной каши. Так пока мы его варили, две девчонки упали в обморок от запаха пищи.

А потом был первый бой у деревни Трофимовки. И первые раненные в медсанбате.  Страшный бой, когда раненные — шли всю ночь, и их было, нечем кормить, и освещал избушку лишь тлеющий кончик провода, и не было врача, в лишь девчонки-медсестры.

После этой ночи изрядно поредевший полк отвели в резерв, и снова были вши, голод… Но вспоминать хочется не об этом. Плохое — оно просто исчезает, уходит из памяти. А перед глазами — изумрудно-зеленый лес и поляны ландышей. Они с Машей в мае поехали за медикаментами. Навстречу — офицер незнакомый: «Познакомимся, девочки? Где вы — я вам напишу».

И вскоре вестовой принес первое письмо, на котором вместо марки рисунок собаки. Два друга из соседней части решили познакомиться. Старая, как мир, история. Письма каждый день. Если хорошее настроение — у собаки на конверте уши подняты, если плохое — и глаза закрыты… Потом — первые встречи. Второго друга звали Николаем Кобец.

— Я все наши встречи с Колей помню, — говорит Тамара Яковлевна. — Знаете, бывает любовь с первого взгляда. Я как его увидела — так свет в глазах померк. Высокий, красивый… Пошли они нас первый раз провожать. Шутят, смеются. А у меня одна мысль — а вдруг ему Маша понравилась… И тот мостик, на котором остановила его, чтобы от ребят отстать, помню. И бревно, на котором сидели в тот вечер. Война, учеба, перевязки, болезни — да разве об этом в двадцать лет думаешь? Нам с Колей редкие встречи выпадали, но уж расставаться невмочь было. Впрочем, что это я — мы же о войне вспоминаем.

…Июль 43-го года. Самые страшные бои. Тепловские высоты. Здесь, на стыке 13-ой и 70-й армий Центрального фронта, насмерть стояла прославленная 140-я Сибирская. Сейчас здесь высится восьмиметровый памятный знак. Огромный постамент с цифрами «140». И крупными бронзовыми буквами текст: «Сибирская, Новгород-Северская ордена Ленина, дважды Краснознаменная, орденов Суворова и Кутузова стрелковая дивизия 7 — 16 июня 1943 года на рубеже Самодуровка — Теплое-Погорельцы стояла насмерть, чтобы жили вы».

Знак этот — признание величайшего мужества и стойкости воинов чекистов. Одиннадцать  дней Курской битвы — между 6 и 18 июля 1943 года — вместили в себя героизм и гибель, победу и потери. Самые страшные бои проходили у деревни Самодуровки. В семидесятых годах ветераны вместе с юными следопытами вновь проходили по местам боев. Остановились у центральной высотки под номером 312, из-за которой завязался страшный бой. Это — ориентир, на который направлялись все немецкие части, поскольку высота занимала господствующее положение, с нее просматривались позиции немецких войск и даже Курск. Здесь и стояла 140-я дивизия. Несмотря на мощнейшее давление гитлеровских войск, чекисты выстояли. Сквозь боевые порядки дивизии немцы не смогли прорваться… Высотка под номером 312 — своего рода памятник. Ее вершина не засевается, здесь не пашут и не жнут… Да и вырастет ли что-то на этой земле — неизвестно. Когда ветераны вместе с юными следопытами приехали к высотке и стали раскапывать землю — помните, были такие традиции у пионеров — то с каждого квадратного метра земли «собрали» где-то по 130 — 150 осколков, пуль: «смертоносного железа». С каждого метра. И это — в семидесятых годах. А в 1943-ем…

Сначала на бомбежку заходили самолеты. Несколько бомбовых ударов по позициям, занимаемым 140-й дивизией. Вниз летели и бомбы, и железные бочки, и кусочки рельсов… Зачем?  Да когда летит вниз в крутом пике кусочек рельса, то звука этого, визга — человеческие нервы не выдерживают. Люди сходили с ума, выбегали из окопов. Затем артиллерийская атака, и — танковая. Новые немецкие танки — «тигры», «пантеры». Броню этих танков не пробивал пушечный снаряд. А гранаты кидать, как в кино — это еще ведь добраться на расстояние броска нужно. Самое страшное в танковой атаке — ощущение собственного бессилия. Когда вот он, танк, идет на тебя… и ты не можешь ничего сделать.

В страшную эту мясорубку вместе с бойцами 1 роты 1-го батальона 283 стрелкового полка попала и Тамара Яковлевна:

— Темная ночь 6 июля. Поход… Усталая, в плащ-палатке, в больших сапогах, с сумкой на боку шагаю с ротой, — вспоминает она. — Вышли за деревню. С трех сторон линия фронта. Видны зарева, горящие машины, слышны взрывы, рокот самолетов, шипение осветительных ракет… Напрошенные мысли лезут в голову. «Вот, — думаю, — идем. Много нас. А кому суждено возвратиться?». Вдруг конский топот, Николай Наклоняется с лошади, просит беречь себя, желает удачи в предстоящих боях. Какая радость от этой встречи! Теперь мне совсем не страшно.

Не передовой нахожусь рядом с наблюдательным пунктом роты. От нас видно расположение немцев. Совсем близко бьет по фашистам наше орудие. А вот и гитлеровцы начинают беглый минометный огонь. Мины разрываются неподалеку, но раненых и убитых пока нет. Когда стрельба закончилась, мы закурили. Вдруг слышу — из соседнего окопа боец кричит: «Не бросай окурок, сейчас сверну цигарку и приду прикурить!» Приподнялся, вылез из окопа — и тут мина. Взрыв! Подбегаю — мертв. А рядом лежит не прикуренная папироса. Вот так смерть ходила рядом. И при встрече со смертью особенно отчетливо ощущалось: «Хочется жить! Жить! Жить!»

— Трудно пришлось нашей роте под деревней Теплое, — продолжает свой рассказ Тамара Яковлевна Кобец. — Бомбежки, обстрел, танки, горящие самолеты, немецкие автоматчики в тылу: за водой не пройти. В начале июля жара, духота, дышать нечем, а воды нет, нечего пить даже раненым. Дождь пошел — расстелили плащ-палатки, собрали немного влаги. Пили из лужи… Заболела я от грязной воды. Совсем обессилела. Командир роты Гриценко приказывает идти в санчасть, но совесть не позволяет уходить. И вот, голодная, с температурой около 40 градусов тащу с поля раненого. Потом еще, потом еще… Больная, двенадцать раненых вынесла. Гриценко не выдержал, прислал ко мне ординарца. Рыженький, совсем еще мальчик, отрапортовал по всем правилам: «Приказано вести в санчасть без разговоров». До санроты несколько километров. Идти надо полем, потом высотками.

Не помню, как добрели до полковой санчасти. Потом снова в батальоне. Деревня Ломовец. Утро. Стрельба. Заняли оборону. Минометный обстрел. Самолеты противника. Сообщают, что на поле лежат два наших раненых бойца. Ползу с санитарами. Один из раненых умер. Вынимаю партбилет, снимаю автомат. Санитары с другим раненым уже благополучно добрались до оврага, а я никак не могу снять автомат, пришлось резать ремень. Наконец ползу Обратно. Приподнялась — пули засвистели. Прижалась к земле, все стихло. Поползла — снова начали стрелять, чудом доползла до оврага.

140 дивизия за 11 дней битвы потеряла 840 человек погибшими.

Число раненых обычно в 3-4 раза превышает количество погибших.

После 11 дней боев в строю осталось менее 700 человек. Каждый седьмой. Тамара Яковлевна попала в число тех шести, кто был ранен.

— Когда рота идет в наступление, — вспоминает Тамара Яковлевна, — как вы думаете, я могу оставаться одна сзади? Я иду с ротой.

А в роте шесть человек осталось в строю…

Там, на Тепловских высотах, получила Тамара Яковлевна первое ранение — в ногу.

— Я за раненым бойцом поползла, — вспоминает она. — Уже почти вытащила, и вдруг — очередь. Чувствую, ногу чем-то как ударило… Но немцы огонь не прекращают, надо ползти… Кое-как до своих доползла. Глядь, а нога вся в крови. Гриценко мне, кричит: «Сапог  резать надо…» А я не даю. Потому что меня чулок нет, нога бинтами, портянками и тряпками всякими обмотана. Увидят — стыдоба. Потом предложили отправиться долечиваться в тыл, в госпиталь. Но я — ни в какую. Это же я потеряюсь, никогда их больше не увижу — ни Николая, ни Машу. В молодости иные ценности. Больше смерти боялась разлуки.

Сейчас вообще очень трудно понять свои поступки пятидесятилетней давности… Ну зачем на рожон лезла, на передовую стремилась? Зачем, когда тиф свирепствовал, и Маша моя больная лежала, со мой вместе спала — все, боялась, как бы она не решила, что я ею, больной, брезгую. А может, это и было счастье, когда думаешь не о смерти, не о войне, а о любви и дружбе?

У нас с Николаем очень чистые, очень романтические отношения были. Весь день на марше или на учебе, а вечером, усталые, вымотанные, едва передышка, и все вокруг с ног падают — мы спешим на свидание. И всю ночь можем разговаривать, гулять, целоваться. А утром — снова на войну. Наверное, так жить можно только в двадцать лет. И так верить, и так ждать…

Многокилометровые траншейные рвы, огневые точки в скалистых горах, изнурительные многокилометровые марши, многосуточные бои, прорыв вражеской обороны, единоборство с врагом в кольце окружения, преодоление широких бурных водных преград, уличные бои, артобстрелы и бомбежки, дерзостные прорывы…

После перелома на Курской дуге, после страшных, кровопролитных боев в битве, которую не зря называют переломной точкой Великой Отечественной, дивизия вышла на отдых. Раненные выздоравливали, роты пополнялись бойцами, дивизия готовилась к наступлению. Тамара лечилась в родном медсанбате. Едва начала ходить — снова наступление.

С лета 1943 года и до последних дней войны в историческом формуляре все чаще встречаются слова: дивизия наступала. На Запад! 140-я дивизия стремительно двигалась на запад. Освобождение родных сел, городов, родной земли от вражеского ига. Несчетные удары по врагу. Гордое сознание, что каждый удар приближает победу.

— И все-таки это было счастливое время. Каждая встреча с Николаем приносила мне радость. Берег Десны… Скамеечка… Звездное небо… А то, что мины свистят невдалеке — так это пустое. Потому что мы вместе.

Тамара Яковлевна бережно перебирает фотографии в альбоме. Их немного, выцветших снимков военных лет, многократно переснятых, поблекших. Но за каждым — своя история, своя судьба. Вот — доктор Яцкер, благодаря которому Тамару когда-то зачислили в полк. А вот Маша Семянникова — с ней рядом сидела Тамара, когда ее ранило. А вот Маша Аверьянова сразу после тифа. Вот Николай — карточка была маленькой, едино венной военной, еще не с погонами, знаки отличия в петлицах. Сколько раз ее переснимали — трудно уже разглядеть черты лица. Но они сохранились в памяти. А в музее боевой славы 140-й дивизии — такая карточка и основные вехи жизни. В двадцать пять лет — боевой капитан, помощник начальник штаба артиллерии, кадровый военный, орденоносец. А для Тамары — самый любимый и дорогой человек.

— Я тогда больше всего боялась не смерти, а того, что ранят и в тыл увезут — от своих. Или — вдруг Николай меня разлюбит… Хотя у нас все очень серьезно было, и о женитьбе мы говорили… Но Коля решил: только после войны. Он меня все убеждал, — если, мол, с ним случится что — лучше, чтобы я была свободной. А мне только ждать оставалось.

16 сентября 1943 года после упорных и яростных боев, сибиряки вступили в Новгород-Северский. За успешные боевые действия дивизия за служила благодарность Верховного Главнокомандующего и к своему наименованию «Сибирская» добавила почетное наименование «Новгород-Северская».

В ночь наступления Тамара вновь была ранена. Осколок снаряда разворотил руку. 17 сентября ее в тяжелом состоянии отравили в тыл. Рана была очень серьезной, как говорят медики, «нехорошей». Госпитали, операции… Тамару предупредили: будем ампутировать руку. В ночь перед операцией вышла в больничный садик. Навстречу — летчик, раненый, уже без руки.

— Он меня спрашивает: «А ты что, девочка, маешься?» — вспоминает Тамара Яковлевна. — Я рассказала, что вот, руку мне завтра ампутируют. А он меня начал отговаривать: «Что же ты без руки делать будешь? Тебя же замуж никто не возьмет. Да и как ты укачивать детей будешь без руки?» Я и подумала: господи, он же прав. И утром отказалась от операции. Расписку написала. Начали меня лечить.

Рука осталась покалеченной навсегда. Благо – левая. Тамару демобилизовали. Ехать было некуда, жить не на что. Помогли московские родственники. Тамара поступила в Московскую объединенную школу военно-морского флота, работала шифровальщицей. Жизнь столкнула с Папаниным, бывшим для их поколения живой легендой. В страшную ночь, когда фашисты потопили ледокол «Марина Раскина», именно Тамара сидела на связи.

 А жить в Москве достаточно тяжело, и хотя  работа нравилась, но отнюдь не кормила. И единственное, военное еще платье Тамары уже изрядно поизносилось. Настолько, что даже Папанин заметил это и на бланке Депутата Верховного Совета СССР попросил выделить ткань на платье раненному солдату.

Николай демобилизовался и был откомандирован в УВД города Новосибирска. Они поженились. Родился первенец, за ним двое близнецов. А потом случилось страшное: в 1954 году Николай умер, оставив 34-летнюю вдову с тремя детьми на руках.

И для того, чтобы вырастить их, понадобилось, быть может, не меньше мужества и сил, чем на войне. Впрочем, об этом спросите своих мам и бабушек. Потому что за все годы строительства и перестроек, формирование и переформирования единственное, что осталось неизменным в России — женская сила. Та самая, которая и лечит, и голубит, и мир строит, пока мужчины играют в свои мужские игры — политику, бизнес, войну. Но это — опять же совсем другая история. А наша — про женщину на войне — вроде как и закончена.

Хотя в жизни Тамары Яковлевны Кобец память о войне — святое. И одним из важнейших дел своей жизни считает она сохранение этой памяти. Помогает в создании музея в подготовке публикаций о 140-й дивизии, много лет была одним из организаторов встреч ветеранов… Впрочем, это ведь тоже так привычно и ожидаемо в женщине — хранить верность тем, кого любила.